Лес за Гранью Мира - Страница 142

К оглавлению

142

С этими словами она повела его на север через смешанный лес, и они шли до тех пор, пока Ральф не услышал журчания воды. Они снова оказались около ручья, на поляне, покрытой травой и свободной от деревьев, если не считать нескольких терновых кустов. На другом берегу ручья возвышался зелёный холм. Там леди остановилась и сказала:

– Снимай доспехи, рыцарь, тут нечего бояться. Здесь даже спокойнее, чем в орешнике.

Так он и сделал, а она опустилась на колени, чтобы попить чистой воды и умыть в ней лицо и руки. Потом она подошла к Ральфу, поцеловала его и произнесла:

– Милый бесёнок из Верхних Лугов, в моей походной сумке осталось немного еды от вчерашнего ужина, а у подножия холма я раздобуду лесной пищи. Подожди немного, и ты получишь и обед, и рассказ.

С этими словами леди проворно вошла в ручей, с минуту постояла босыми ступнями в холодной воде (она разулась, прежде чем войти в поток), затем перешла на другой берег и занялась сбором земляники. Юноша смотрел на неё в восхищении, пока почти не заплакал от мысли о своём счастье.

Спустя некоторое время леди вернулась с хорошим запасом земляники в подоле платья. Влюблённые сели на зелёном берегу ручья. Леди достала из походной сумки хлеб, и они начали есть. Она поднесла Ральфу воду в своих ладонях, поцеловала его и заплакала над ним от радости и любви. Наконец, она тихо села рядом с ним и начала говорить так, будто рассказывала сказку, сидя у очага в углу комнаты в святочный вечер.

Глава III
Леди рассказывает Ральфу о своём прошлом

– Сейчас ты услышишь обо мне немного больше того, что могли поведать гобелены и книга. Но всего я рассказать всё равно не смогу, так как нам на это не хватит времени, а кроме того мне не хватит мужества. Я не могу сказать тебе, ни где я родилась, ни кем были мои отец и мать. Я и сама этого не знаю, и никто никогда мне этого не рассказывал. Первое моё воспоминание – о том, как я играю в саду рядом с деревянным домиком, крытым камышом. Со всех сторон сад обступает лес. Его нет только на нашем небольшом, заросшем высокой травой и кустами участке, где пасутся козы. У двери домика сидит женщина и прядёт. Она работает, но одежда на ней нарядная, на шее и пальцах блестят украшения. Это моё первое воспоминание, но так проходил каждый день, это было обычно для меня, к этому я привыкла. И таковы все воспоминания моего детства. Я не буду тебе подробно рассказывать о том времени. Ты же знаешь, каковы такие рассказы. Женщину эту я называла матерью. Тогда она была не стара, но и не молода, средних лет. Теперь я знаю, что она не моя мать. Она была строга и требовательна, но в то время не била меня, разве только когда требовалось, чтобы я сделала что-нибудь, что без побоев я никогда не стала бы делать. Ела и пила я сколько хотела, как и она. Тогда мне хватало самой простой пищи, как ты можешь догадаться по тому, что видел сегодня. Но хотя моя воспитательница и не была жестокой, она ворчала каждый день, ни разу не проявляла ко мне нежности, не целовала и не ласкала меня, когда я была маленькой. Я и сама её не любила, зато любила нашу белую козочку и считала, что она довольно милая. Есть и другие воспоминания того времени. Помню, как я спасла белочку от ласки, помню галчонка, который ещё не умел летать и упал с высокого ясеня близ нашего дома, помню мышку, которая жила в нашем доме и любила бегать у меня по руке. Подобных воспоминаний в моей памяти много. Кратко говоря, все лесные звери, даже кролики и оленята, любили меня и совсем не боялись. Я тоже любила их и была счастлива.

Когда я подросла, моя воспитательница начала давать мне такую работу, которая была мне по силам. Мужчин поблизости не было, да и, надо сказать, я редко видела других людей в нашем доме и, если видела, ни с кем из них не разговаривала, разве что иногда кто-нибудь проходил мимо. Я не знала, кто это, откуда и куда идёт, но благодаря таким встречам я понимала, что кроме нас в мире есть и другие люди. Но, по правде говоря, я тогда вообще мало что знала и понимала. Разве только умела прясть, ухаживать за козами, доить их, умела ставить силки на птиц и молодых оленей, хотя когда я их ловила, мне было мучительно больно убивать их. Я бы отпускала их всех, если бы не боялась своей воспитательницы. Каждый день ранним утром я выходила из дома и сада. Мне было запрещено возвращаться до наступления сумерек. Я должна была пасти наших коз на лесных полянах. Я брала с собой прялку и веретено, чтобы напрясть столько кудели или шерсти, сколько давала мне эта женщина, иначе я была бы бита. Когда же наступала зима, и земля покрывалась снегом, мне поручалось выслеживать животных и ставить на них силки.

Мне было уже пятнадцать лет, когда одним летним днём я пасла коз невдалеке от дома. Небо потемнело, и началась сильная гроза с громом, молниями и проливным дождём. Я испугалась и, так как была рядом с домом, побежала к нему, загнала коз в сарай, привязала их там и, дрожа, прокралась в дом. Я услышала треск ткацкого станка в соседней комнате и решила, что там прядёт моя воспитательница, но когда я заглянула туда, то увидела, что на скамье никого нет, а челнок сам летает от края к краю, нити основы разделяются и соединяются, а бёрдо ходит вверх и вниз. И в то же время я слышала, как кто-то тихо пел песню, слов которой я не могла разобрать. Страх охватил меня, но я переступила порог и через открытую дверь комнаты увидела, что там на полу сидит, абсолютно нагая, моя воспитательница. Она пела, глядя в большую открытую книгу, лежащую перед ней. Её облик казался зловещим, пугающим. Большого роста, с чёрными волосами, она каждый день строго смотрела на меня, говорила крайне мало, но довольно резко, хотя и не намного по сравнению с тем временем, когда я была маленькой. Я остановилась, насмерть перепуганная, но она даже не взглянула на меня, и я надеялась, что осталась незамеченной. Я выбежала обратно под дождь, хотя он стал ещё сильнее, и бежала, пока, полумёртвая от страха, не спряталась в гуще леса, гадая, что теперь со мной будет. Погони за мной не было, и, заметив это, я немного успокоилась. Дождь поредел. В просвет между тучами выглянуло солнце. Тогда я села и начала прясть, а сердце моё всё ещё сжимал страх. Наконец, нить закончилась, опустились сумерки, и я, крадучись, отправилась домой. С большим трудом я заставила себя переступить через порог.

142